Сам о себе (Из автобиографии писателя)
Мне исполнилось 18 лет в том сентябре, когда началась Вторая мировая война. Не нужно быть гадалкой, чтобы предвидеть дальнейшую судьбу тонкошеего очкастого и уже остриженного «под ноль» студента-филолога, провоевавшего всю войну. Вернувшись с войны, попытался рассказать в своей первой книге правду о побоище над Баренцевом морем.
Горела во мне пушкинская строка: «Здесь человека берегут, как на турецкой перестрелке». Когда затем позволил себе коснуться и других аспектов «гуманизма» и мудрости нашего государства, оно принялось за меня без промедления.
Набор всех моих книг был за одну ночь во всех типографиях СССР и ГДР рассыпан. В Лейпциге рассказ «Король Памира» о пограничном шофере выдирали из стотысячного тиража по листочку… В Москве заново проверяли новые издания: не упомянут ли где опальный?.. Не проскочило ли его имя?
«Григорию Свирскому перекрыли кислород», — академически спокойно заключил в своих недавних мемуарах бывший зам. министра КГБ СССР. Об этом и многом другом, о жизни в России и на Западе — в девяти моих автобиографических романах и повестях, написанных в изгнании и переведенных на главные европейские языки. Брежневская Москва отлавливала их на границе точно наркотики или оружие. Особо, истерически бдительно — парижское издание романа «Заложники», романа, можно сказать, «семейного», а затем лондонское —книгу о литературе сопротивления — «На лобном месте», вызвавшую на Западе обвал статей и рецензий.
И советское КГБ, увы, достигло своей цели: для новых поколений России писатель-диссидент Григорий Свирский стал невидимкой.
Лише 1 в наявності
16,00 €
Сам о себе (Из автобиографии писателя)
Мне исполнилось 18 лет в том сентябре, когда началась Вторая мировая война. Не нужно быть гадалкой, чтобы предвидеть дальнейшую судьбу тонкошеего очкастого и уже остриженного «под ноль» студента-филолога, провоевавшего всю войну. Вернувшись с войны, попытался рассказать в своей первой книге правду о побоище над Баренцевом морем.
Горела во мне пушкинская строка: «Здесь человека берегут, как на турецкой перестрелке». Когда затем позволил себе коснуться и других аспектов «гуманизма» и мудрости нашего государства, оно принялось за меня без промедления.
Набор всех моих книг был за одну ночь во всех типографиях СССР и ГДР рассыпан. В Лейпциге рассказ «Король Памира» о пограничном шофере выдирали из стотысячного тиража по листочку… В Москве заново проверяли новые издания: не упомянут ли где опальный?.. Не проскочило ли его имя?
«Григорию Свирскому перекрыли кислород», — академически спокойно заключил в своих недавних мемуарах бывший зам. министра КГБ СССР. Об этом и многом другом, о жизни в России и на Западе — в девяти моих автобиографических романах и повестях, написанных в изгнании и переведенных на главные европейские языки. Брежневская Москва отлавливала их на границе точно наркотики или оружие. Особо, истерически бдительно — парижское издание романа «Заложники», романа, можно сказать, «семейного», а затем лондонское —книгу о литературе сопротивления — «На лобном месте», вызвавшую на Западе обвал статей и рецензий.
И советское КГБ, увы, достигло своей цели: для новых поколений России писатель-диссидент Григорий Свирский стал невидимкой.
Сам о себе (Из автобиографии писателя)
Мне исполнилось 18 лет в том сентябре, когда началась Вторая мировая война. Не нужно быть гадалкой, чтобы предвидеть дальнейшую судьбу тонкошеего очкастого и уже остриженного «под ноль» студента-филолога, провоевавшего всю войну. Вернувшись с войны, попытался рассказать в своей первой книге правду о побоище над Баренцевом морем.
Горела во мне пушкинская строка: «Здесь человека берегут, как на турецкой перестрелке». Когда затем позволил себе коснуться и других аспектов «гуманизма» и мудрости нашего государства, оно принялось за меня без промедления.
Набор всех моих книг был за одну ночь во всех типографиях СССР и ГДР рассыпан. В Лейпциге рассказ «Король Памира» о пограничном шофере выдирали из стотысячного тиража по листочку… В Москве заново проверяли новые издания: не упомянут ли где опальный?.. Не проскочило ли его имя?
«Григорию Свирскому перекрыли кислород», — академически спокойно заключил в своих недавних мемуарах бывший зам. министра КГБ СССР. Об этом и многом другом, о жизни в России и на Западе — в девяти моих автобиографических романах и повестях, написанных в изгнании и переведенных на главные европейские языки. Брежневская Москва отлавливала их на границе точно наркотики или оружие. Особо, истерически бдительно — парижское издание романа «Заложники», романа, можно сказать, «семейного», а затем лондонское —книгу о литературе сопротивления — «На лобном месте», вызвавшую на Западе обвал статей и рецензий.
И советское КГБ, увы, достигло своей цели: для новых поколений России писатель-диссидент Григорий Свирский стал невидимкой.
| Вага | 0,400000 кг |
|---|---|
| Розміри | 0,000000 × 0,000000 см |
Тільки покупці, які увійшли на сайт і вже купили цей товар, можуть залишати відгуки.
Відгуки
Відгуків немає, поки що.