Стихи Владимира Гандельсмана отмечены той свободой речи, которая оплачивается отчаянием, но способствует выживанию. Эта свобода стирает, но одновременно обновляет разницу между одой и элегией. Поэт блистательно владеет техникой стиха – тем, что сам называет «пробежками аллитераций» и «вольностью грамматики»; формальная игра у него приоб- ретает глубоко содержательные измерения, словотворчество оказывается не банально футуристским, а скорее метафизи- ческим. Гандельсман – один из немногих, кто вправе ощущать себя дома в поэзии, причём не только русской и не только современной (великолепны его вариации на темы Катулла и Баратынского). Последнее и, может быть, самое важное, что хотелось бы сказать: он обладает редкостным чувством не то чтобы единства, а неслиянности и нераздельности с миром, природой, другим человеком.
Томас Венцлова
Уникальный способ проникновения в сердцевину мира, при- сущий именно Гандельсману, – это изобилие, даже теснота точных реалий, и вдруг чуть ли не в соседней строфе воспаре- ние из-под этой груды в мир почти бестелесной абстракции – телом остаётся только слово <…> Его стихи часто, даже почти неизменно, вызывают у меня стандартную реакцию – напря- жённое восхищение.
Алексей Цветков
Невозможно в здравом уме вынести во всей полноте убежде- ние: «Я смертен». И тем не менее поэт каждым стихом решает эту задачу. Владимир Гандельсман доводит ощущение смерт- ности всякого мгновения и события, преломлённого в звеня- щей чистоте детского взгляда, до предела, за которым, как ни странно, обнаруживается бессмертие… В этих стихах смысл вырастает из звука и, слившись с ним, в него уходит, как дождь в ждущую землю. Всё его техническое совершенство никогда не самоцель, всё работает на основную тему, на раскрытие жалкой и прекрасной бесполезности существования… Только такого читателя, для которого чтение – обряд, равносильный крещению, из которого он может выйти обновлённый со- творчеством, – только такого читателя ждёт эта поэзия.
Валерий Черешня
Nur noch 1 vorrätig
20,00 €
Стихи Владимира Гандельсмана отмечены той свободой речи, которая оплачивается отчаянием, но способствует выживанию. Эта свобода стирает, но одновременно обновляет разницу между одой и элегией. Поэт блистательно владеет техникой стиха – тем, что сам называет «пробежками аллитераций» и «вольностью грамматики»; формальная игра у него приоб- ретает глубоко содержательные измерения, словотворчество оказывается не банально футуристским, а скорее метафизи- ческим. Гандельсман – один из немногих, кто вправе ощущать себя дома в поэзии, причём не только русской и не только современной (великолепны его вариации на темы Катулла и Баратынского). Последнее и, может быть, самое важное, что хотелось бы сказать: он обладает редкостным чувством не то чтобы единства, а неслиянности и нераздельности с миром, природой, другим человеком.
Томас Венцлова
Уникальный способ проникновения в сердцевину мира, при- сущий именно Гандельсману, – это изобилие, даже теснота точных реалий, и вдруг чуть ли не в соседней строфе воспаре- ние из-под этой груды в мир почти бестелесной абстракции – телом остаётся только слово <…> Его стихи часто, даже почти неизменно, вызывают у меня стандартную реакцию – напря- жённое восхищение.
Алексей Цветков
Невозможно в здравом уме вынести во всей полноте убежде- ние: «Я смертен». И тем не менее поэт каждым стихом решает эту задачу. Владимир Гандельсман доводит ощущение смерт- ности всякого мгновения и события, преломлённого в звеня- щей чистоте детского взгляда, до предела, за которым, как ни странно, обнаруживается бессмертие… В этих стихах смысл вырастает из звука и, слившись с ним, в него уходит, как дождь в ждущую землю. Всё его техническое совершенство никогда не самоцель, всё работает на основную тему, на раскрытие жалкой и прекрасной бесполезности существования… Только такого читателя, для которого чтение – обряд, равносильный крещению, из которого он может выйти обновлённый со- творчеством, – только такого читателя ждёт эта поэзия.
Валерий Черешня
